[Гюльчатай]

Сказка



Жил-был радиоприемник. Он был уже стар, серьезен и сдержан. В его весьма почтенном деревянном корпусе что-то все время щелкало и поскрипывало, отчего все передачи приобретали неповторимое ретро звучание старого шепелявого патефона. И сколько бы ни было программ в эфире, он настраивался только на новости, прогнозы, всевозможные серьезные передачи. Он очень любил вещать голосом Левитана с незабываемыми интонациями «от советского Информбюро…». Особенно убедительно в его исполнении звучали сводки о кризисах, революциях, политической нестабильности и грядущих катастрофах. В такие моменты свет в комнате тускнел, тяжелые портьеры торжественно и мрачно собирались в складочки, хмурились и поджимали губы. В трубе начинал завывать ветер, а на стеклах зыбко и призрачно проступали силуэты крестов от бомбежек второй мировой. При обсуждении очередного валютного долга, дефолта и кризиса в еврозоне с дивана шмякался пятирублевик и, потирая ушибленную решку, испуганно закатывался за плинтус, в надежде избежать незавидной участи жертвы инфляции, которую уже ни в грош не ставили. В дальнем углу над шкафом мохнатый паук стремительно наращивал обороноспособность и брал в заложники зомбированных мух. В том же углу за шкафом квартировал весьма колоритный тип – веник. Молод, плечист, неформален, в меру колюч, всегда в облачке сизого дыма, блаженно расслаблен и весел. Роскошная шевелюра свалялась в дреды, в которых часто мелькали цветные нитки и разный шуршащий мусор. Если кому-то из жертв удавалось освободиться из сетей паука, из-за шкафа слышались возня, трескотня и хихиканье.



Иногда на смену информационным блокам прорывалась музыка. Под надрывное «идет охота на волков…» выдержанный коньяк начинал горчить и, меланхолично стекая по стенкам пузатенькой рюмки, запирался в серванте. Обкуренные мухи, похихикивая и икая, отползали за плинтус к дрожащему пятаку. На стол рвалась газета, на нее с размаху шлепалась обезглавленная селедка, рядом пристраивалась горбушка черного хлеба, соленый огурец и луковица делили щербатое блюдце, нервно потел граненый стакан. Старые треники с вытянутыми коленками потирали боевые шрамы от папиросного пепла и расползались по стулу, в передней начинали кряхтеть и ревматично шаркать потрепанные валенки.



Временами случалось чудо, и, после лязга, шипения и скрежета, из недр приемника слышались легкомысленные песенки, анекдоты, смех и болтовня ведущих. Яркий свет заливал комнату, свежий ветер врывался и вихрем кружил беззаботные пылинки, мухи быстро трезвели и резво щемились в распахнутое окно. На белоснежной крахмальной скатерти появлялась ваза со свежими цветами, нежили бока сочные фрукты, таяло монпансье. В шифоньере шелковое платье в горошек расправляло легкомысленные складочки, из угла протискивался довольный веник и начинал читать рэп изящным туфелькам.



В такие моменты радиоприемник чувствовал себя неловко и всячески старался взять себя в руки, что ему обычно и удавалось. Вновь серость, нервозность и надрыв окутывали саваном комнату. Шло время, приемник старел, дряхлел, все реже и реже прорывались в эфир волны солнца, смеха и радости, все меньше света становилось в комнате, где уверенно обживался толстый слой пыли.



Но вот однажды за окном мелькнула черно-белая тень, окно распахнулось, и с подоконника на середину комнаты с грохотом выкатился блестящий артефакт. Ветер крутанулся и с разбегу пнул непонятный предмет. Послышался резкий возмущенный свист. Замерли обитатели комнаты, затихли мухи, из передней потянуло нафталиновым испугом валенок. Артефакт не издал больше ни звука. Пауза затягивалась. Старый приемник презрительно хмыкнул и затянул привычное живописание бед и несчастий, постепенно повышая голос и нагнетая обстановку. Атмосфера накалялась. Вновь прибывший нервно заерзал, завозился, закружился, заметался, заверещал и, наконец, истошно завопил. Его истеричный свист перекрыл размеренный голос радио. Все громче гудело радио, все яростнее звенел свист. Вдруг радио взвыло нелевитановым голосом, зашипело, засипело, затрещало, в нем что-то щелкнуло, хрюкнуло, всхлипнуло и навсегда оборвалось. В комнате снова повисла тишина. Никто не успел и шелохнуться, как тишину резануло пронзительное «шоу маст гоу оооооооон!» с мощнейшим аккордом, от которого задрожали стекла, а кусок штукатурки упал в обморок.



В уголке за шкафом, сощурившись и пустив колечко дыма прямо в паутину, с довольной ухмылкой веник процедил:



- Квин рулит. По-любому. А наша пати только начинается!